«В ходе спецоперации подразделениями спецназа ФСБ и войск национальной гвардии задержаны организатор и пять членов незаконного вооруженного формирования-жители Карачаево-Черкессии, Дагестана и Ставрополья», – сообщили в МВД по КЧР 20 октября.
Через несколько дней в соцсетях стало распространяться видео, на котором один из задержанных, стоя на коленях, называет свой джамаат трусами и присягает на верность МВД по Карачаево-Черкесии.
«У них настоящий и мощный джамаат и очень сильный амир – Казимир Халисович (Боташев – министр внутренних дел КЧР – прим. ред.)», – говорит молодой человек.
Ролик вызвал резонанс в том числе потому, что Карачаево-Черкесия считается самой спокойной республикой на Северном Кавказе и едва ли не единственным регионом, где властям удается вести диалог с представителями разных течений ислама и без излишнего насилия решать проблему радикализации молодежи.
Что это было: КЧР – больше не островок стабильности и не пример успеха мирной «исламской политики»? С этими вопросами КАВПОЛИТ обратился к старшему научному сотруднику РАНХиГС Константину Казенину.
– Константин, то, что мы наблюдаем в последнее время в КЧР, наверное, нельзя назвать дестабилизацией обстановки. Но все же республика стала чаще фигурировать в контексте сообщений об антитеррористической борьбе. С чем вы это связываете?
– Я согласен, что в Карачаево-Черкесии какие-то явно экстремистские, радикальные группы имеют мало шансов добиться своих целей. И в те времена, когда в целом на Кавказе активность бандподполья была выше, чем сейчас, эта республика оставалась пусть и не островком стабильности, но все же гораздо менее «проблемным» регионом.
Адепты крайних течений в КЧР появлялись регулярно, но даже в самые неблагополучные для республики периоды им не удавалось стать такой силой, которая оказывала бы решающее влияние на регион.
Думается, одна из причин этого – политика в отношении религии, которая годами выстраивалась в КЧР.
Силовики не проводят массовых преследований верующих в КЧР, — эксперты | Политика 09 http://t.co/YCzjCSF2bq
— Maga_RSO (@Maga_RSO) 24 ноября 2014 г.
Духовное управление мусульман – основная исламская структура в республике – не ассоциирует себя с каким-либо отдельным исламским течением, присутствующим в регионе. И входным билетом в структуру ДУМ не является приверженность к какой-то конкретной идеологии.
Более того, в 2000-е годы молодых мусульман, получивших религиозное образование в арабских странах, старались привлекать к работе в муфтияте. Несмотря на то что, они, скорее всего, не были носителями именно тех исламских традиций, которые близки старшему поколению и руководству Духовного управления.
Именно такая линия поддерживалась республиканскими чиновниками. Для них важен был принцип сотрудничества в рамках ДУМ всех исламских деятелей, не нарушающих закон. Должностные лица региона, ответственные за взаимодействие с религиозными организациями, не раз публично подчеркивали, что готовы вести диалог со всеми, кто находится в правовом поле.
В любом случае, другое важное обстоятельство, которое также не позволяло радикалам приобретать популярность в КЧР, связано с местными силовиками.
Не скажу, что в республике не было проблемы пресловутых списков неблагонадежных – попадание в которые непонятно, какими принципами определяется, – но эта проблема там была менее острой на протяжении последних полутора десятков лет, чем у соседей. Правоохранителям в КЧР до сих пор в целом удавалось демонстрировать, что их мишень – именно реальные вооруженные джихадисты.
В этом плане тревогу вызывает недавняя история с видео с задержанным в КЧР боевиком. Да, когда член незаконной вооруженной группы, оказавшийся в руках властей, призывает своих товарищей сложить оружие, – это может быть эффективным ходом, примеры такого рода в истории есть. Но при этом важно показать, что силовики обращаются с задержанными строго по букве закона, а это никак не предполагает унижений под видеозапись.
Слыша, как задержанный на видео применяет термин «джамаат» и к группам боевиков, и к МВД, поневоле вспоминаешь самые черные страницы недавней истории Северного Кавказа, когда правоохранителей, вместо защиты закона, удавалось втянуть в силовое противостояние с произвольно определяемым «чуждым элементом». И эта борьба между «своими» и «чужими» раскручивала чудовищную спираль насилия.
Я очень надеюсь, что КЧР по-прежнему не грозит такой сценарий, что распространение такого видео было просто чьим-то необдуманным шагом.
Возвращаясь к рискам, связанным непосредственно с деятельностью бандподполья, надо сказать, что его возможности в регионе сейчас, скорее всего, невелики еще и по другой причине.
При Темрезове (Рашид Темрезов, глава КЧР с 2011 года – прим. ред.) пошли на убыль конфликты держателей, так сказать, основных акций регионального уровня – наиболее влиятельных местных предпринимателей. И вряд ли сейчас кому-то приходит в голову привлекать бандитов, прикрывающихся исламскими знаменами, для решения каких-то своих проблем. Даже если, как многие в республике утверждают, такое бывало раньше, сейчас «спрос» на подобные «услуги» минимален.
Но, с другой стороны, есть один риск, который появился совсем недавно – когда известного общественного деятеля Алия Тоторкулова достаточно жестко отодвинули от парламентских выборов. При том, что за него выступали очень многие недовольные нынешней республиканской властью.
Фото: facebook.com
Конечно, эта история не имеет никакого прямого отношения к теме исламского экстремизма, как и вообще к исламской тематике. Но опыт разных стран, регионов – не только мусульманских – показывает, что радикальные течения могут получать большую фору, когда каналы для цивилизованного, легального протеста перекрываются.
В этом плане некая тревога относительно Карачаево-Черкесии есть. Хотя, повторюсь, вряд ли можно сегодня говорить о серьезных шансах экстремистов в этой республике.
– И ведь эти риски накладываются на то, что КЧР – один из самых бедных регионов страны. Чувствуется ли в республике какое-то отчуждение молодежи, как это часто бывает, когда молодым людям приходится в поисках лучшей доли отрываться от привычной среды?
– Вообще, в регионе, где идет слом традиционного уклада жизни, хозяйственного уклада, где сельские жители массово переселяются в города – по определению возникает проблема отношений между поколениями.
Но, во-первых, в Карачаево-Черкесии этот процесс произошел гораздо раньше, чем в Дагестане или Ингушетии. Этим регионам не повезло в том, что у них межпоколенческий слом пришелся на 1990-2000-е годы, без того переломные по многих других отношениях.
В КЧР массовая урбанизация шла еще в советское время. Поэтому нельзя сказать, что мы наблюдаем там какой-то свежий слом традиционных хозяйственных механизмов.
Во-вторых, из-за того, что республика в целом менее религиозна, межпоколенческие разногласия там гораздо реже, чем на северо-восточном Кавказе, получали межрелигиозную форму.
Что касается бедности населения, то я бы провел здесь границу. С одной стороны, действительно по экономическим показателям в Карачаево-Черкесии все выглядит совсем не замечательно.
КЧР вновь стала худшим регионом в рейтинге социально-экономического положения » КЧР 09 Городской ... http://t.co/shYoqNw9mY
— kchronline.ru (@kchron1ine) 26 июня 2016 г.
С другой – мы видим целый ряд серьезных бизнес-проектов, которые запускались в регионе еще с 1990-х годов. Эти предприятия не только до сих пор существуют, но и стали крупными работодателями.
Мы видим также гораздо меньшую конфликтную ситуацию в земельной сфере, в сравнении с другими республиками Северного Кавказа – во многом потому, что в Карачаево-Черкесии произошла приватизация сельхозземель.
– Кстати, о земельной реформе. Два года назад, когда в Черкесске проходила дискуссия «Опыт КЧР в гармонизации конфессиональных отношений», в кулуарах эксперты высказывали сожаление, что не успели затронуть такую значимую тему, как приватизация сельхозземель – мол, не обсудили важнейший фактор стабилизации обстановки в регионе. На ваш взгляд, это действительно так? У нас в Калмыкии, например, многие из тех, кто получил паи, в результате остались ни с чем. А там, где сохранили общие хозяйства, сельчанам более-менее удается держаться на плаву. Понятно, что в том же Дагестане все по-другому. Но как в этом плане обстоит дело в Карачаево-Черкесии?
– Я согласен, что земельный вопрос не является главным фактором, определяющим уровень конфликтности в регионе. Прежде всего потому, что из села все равно продолжают уезжать – причем люди всех национальностей.
Где-то ситуация на селе, в том числе с землей, может быть лучше, где-то – хуже. Но люди все равно уезжают – в Черкесск, Пятигорск, Кисловодск, Ставрополь и другие города. Это абсолютно неотменяемый процесс, причем глобальный. Так что, даже каким-то образом улучшив положение на селе, мы вряд ли эту миграцию остановим.
Другое дело, что по опыту других республик – в частности Кабардино-Балкарии, Дагестана – мы видим, что, когда на многонациональных территориях возникает напряженность из-за земельного вопроса, он легко политизируется и перерастает в межэтнический конфликт.